МЕДЛИТЬ НЕЛЬЗЯ!

С.Н.Рерих

Великие перемены, происходящие сейчас в Советском Союзе, имеют огромное значение для всего мира. Под руководством М.С.Горбачева прокладывается сейчас путь к совершенно новому вселенскому сознанию, и несомненно это новое сознание овладеет в конце концов умами всех людей на Земле, всего человечества. Я с глубоким уважением отношусь к деятельности М.С.Горбачева, Н.И.Рыжкова, других нынешних руководителей страны и считаю, что для выполнения их предначертаний, для скорейшего и всемерного осуществления предназначения нашей Родины каждому из нас и всем вместе надо стремиться найти пути к более совершенному человеку. Медлить никак нельзя. Нужны каждодневные конструктивные шаги.

Достоевский говорил - «Красота спасет мир», вернее будет сказать, что осуществление красоты в нашей жизни должно быть нашей основой. Другого пути нет. Только осознанием Красоты, только Добром, только стремлением каждый день делать что-то лучше, чем вчера, жив будет человек. Нужны светлые мысли и реальные конкретные дела. Только объединением сотрудников, мыслящих о высоком, сложатся пути в будущее.

Одним из таких объединений и видится мне Центр-Музей Н.К.Рериха. Вы спрашивали, как я его себе представляю.

Прежде всего это должен быть живой Центр. Не просто музейная экспозиция, а постоянно сменяющие друг друга выставки - картин, ремесел, детских работ, причем не только с разных концов Советского Союза, но и интернационального характера. Конечно, наряду с этим работы Николая Константиновича должны будут представлены постоянно.

При Центре может быть и лекционный концертный зал, и студии для молодых художников, и мастерские по возрождению и сохранению народных ремесел, как это уже сделано у нас здесь, в Бангалоре, в Карнатакском центре искусств. Несомненно, при Центре должна работать большая библиотека, где будут собраны книги по истории культуры, по искусству, философии России, Востока и Запада, в том числе, конечно, и работы Николая Константиновича и Елены Ивановны. Со временем я мог бы предоставить Центру и хранящиеся у меня многочисленные неопубликованные их труды. Их выход в свет, особенно на Родине, на русском языке, я уверен, весьма способствовал бы расширению сознания на пути к более совершенному, более нравственному человеку. Ведь все их писания, в конце концов, всегда предназначены были молодым людям нашей страны.

Но Центр видится мне и как научное учреждение. Задачей его, как представляется, может стать не только систематизация и изучение многогранного наследия Н.К. и Е.И., но и дальнейшее развитие заложенных в этом наследии идеи. Русские и Восток, Россия и Запад, народная культура, всемирные народные ценности, единство культуры человечества, ценностные ориентации, понятие о совершенном человеке, человек и природа, внутренние возможности человека, наука и религия - все это так или иначе было, конечно, затронуто в трудах Н.К. и Е.И., но их подходы требуют развития в применении к нынешнему этапу всемирной эволюции.

Несомненно, Центр не сможет в одиночку справиться со всеми этими проблемами, но он может служить координирующим началом, своего рода штабом, причем международного плана.

Деятельность Центра таким образом будет иметь по необходимости и внутрисоюзный аспект, и международный. Как часть этого второго аспекта мне видится установление связей с обществами Рериха за рубежами Советского Союза, с Музеем в Нью-Йорке, с движениями «Знамя Мира» и «Мир через Культуру».

Штат Центра на первых порах, как мне кажется, должен быть небольшим, человек десять (научные работники - социологи, культурологи, искусствоведы; библиотекарь; секретари-машинистки), но все они, разумеется, должны отвечать самым высоким нравственным и профессиональным требованиям.

Вы спрашивали мое мнение о возможном руководителе Центра. Я со своей стороны не вижу лучшей кандидатуры, чем Людмила Васильевна Шапошникова, индолог и писатель, человек деловой, давно занимающийся этими проблемами и мне лично давно и хорошо известный.

Несколько принципиальных положений.

Я абсолютно убежден, что Центр-Музей может быть расположен только в Москве.

Все же существующие учреждения - мемориальный кабинет Н.К.Рериха в Музее искусств народов Востока, музей в Изварах, кабинет моего брата Ю.Н.Рериха в вашем институте, его мемориальная квартира - должны будут, конечно, установить рабочие связи с Центром-музеем, но в то же время сохранять свою самостоятельность.

В этой связи резонно возникает вопрос о статусе Центра-Музея, при ком он должен быть и на какие средства существовать.

Как я Вам уже говорил, подчинение Центра Министерству культуры, а тем более Музею искусств народов Востока повело бы к неоправданному, на мой взгляд, заведомому сужению задач и возможностей Центра. Центр должен, по-моему, обладать значительной независимостью, гибкостью, возможностью функционировать поверх ведомственных барьеров, используя новые, нетрадиционные подходы, напрямую выходя на международное сообщество. Центр - это порождение нового времени, новых задач, и, видимо, необходимо учитывать опыт других организаций, возникших в Советском Союзе за последнее время, использовать этот ценный опыт во благо нового начинания.

Суть концепции Центра-Музея в том, что наиболее оптимальное его функционирование может быть в статусе общественной организации (по типу Детского Фонда).

Мне весьма импонирует идея создания общественного Фонда имени Рериха, который взял бы на себя финансовое обеспечение и общее руководство Центра. Средства Фонда (который в перспективе мог бы стать международным) на начальном этапе могли бы быть составлены из отчислений организаций-учредителей, а также из членских взносов членов обществ Рериха, о возрождении которых в масштабах СССР давно уже идет речь, и наконец, из добровольных пожертвований граждан СССР и зарубежных стран. В дальнейшем финансовый вопрос мог бы быть частично разрешен за счет доходов центра от издательской деятельности и концертных, выставочных и тому подобных мероприятий.

Если до достижения самофинансирования нужна какая-то основная организация-спонсор, я думаю, что эту роль лучше всего сыграл бы Советский Фонд культуры, благородная деятельность которого широко известна во всем мире. Фонд имени Рериха позволил бы выйти в международном плане на самые широкие круги интеллигенции, как правило, сторонящиеся контактов с советскими обществами дружбы. С помощью деловых кругов Фонд смог бы осуществить идею создания на территории Москвы или Подмосковья международного города мира. Из средств, полученных от тех же деловых кругов, и в тесной связи с идеей города мира Фонд имени Рериха мог бы выделить определенную сумму на присуждаемую ежегодно или раз в два года Международную премию и медаль имени Н.К.Рериха за культурную деятельность во благо мира.

Таким образом, Фонд имени Рериха и обеспечиваемый им Центр-Музей смогли бы содействовать решению важнейших задач как внутри страны, так и в международном плане. Это явилось бы толчком для других стран и закрепило бы за Советским Союзом роль первооткрывателя нового вселенского мышления.

Мне представляется это чрезвычайно важным и не терпящим отлагательства. Что касается Ваших вопросов об Институте «Урусвати», я думаю, что к ним следует обратиться на более позднем этапе, после создания в Москве Центрального музея. Сейчас главное и неотложное - это создание Центра.

В перспективе мне видится, что Институт «Урусвати», где, как Вам известно, в полном порядке сохраняются уникальные коллекции, может стать индийским филиалом Центра-Музея на правах совместного советско-индийского учреждения.

Конечно, окончательное решение вопроса потребует разработки многих юридических вопросов, а также приезда для приемки коллекций группы специалистов (орнитолога, зоолога, ботаника, а также, вероятно, археолога и фольклориста), но все это вполне разрешимо. Конструктивно мы сможем подойти к этому делу только тогда, когда Центр-Музей и Фонд имени Рериха развернут свою работу в Москве.

Пожалуй, я не ошибусь, если скажу, что наследие великого русского художника, учёного, путешественника и общественного деятеля Николая Константиновича Рериха и его семьи представляет уникальное явление. Оно включает в себя тысячи прекрасных полотен, сборники научно-художественных очерков, интереснейшие философские произведения. В нём соединились красота и мысль, действие и высокое творчество, этические постулаты и напряжение духовных исканий. Многогранное и глубокое, это наследие отразило многие проблемы нашего века, вписав их в русло общей культурно-исторической эволюции человечества. Экология и борьба за мир, пути совершенствования человека и сложность его духовного мира, насущные проблемы науки, связанные с новой картиной мира, и нравственные ценности человечества, древнее наследие планеты и современное движение её истории, всё это составляет тот удивительный сплав, который мы сейчас и называем рериховским наследием. Уникальность его состоит не только в многогранности или в огромном объёме сделанного за сравнительно короткую человеческую жизнь, а прежде всего в его актуальности. В нём как бы продолжает биться живой пульс нашего века, откликаясь на многие наши беды и сложные проблемы. Неудивительно поэтому, что идеи Рериха привлекают такое пристальное внимание и в нашей стране, и за рубежом. Перестройка, которая началась у нас, коснулась многих проблем, связанных с нашей историей, культурой, нравственностью, сознанием. Её духовная суть была бы неполной, если бы она не вобрала в себя и не активизировала огромный пласт отечественной культуры, в котором наследие Рериха занимает одно из важнейших мест. Идеи, заложенные в этом наследии, не только обогащают нашу культурную и общественную жизнь, но они в какой-то мере и опережают её движение, помогают становлению нового мышления, нового сознания.

Интерес к рериховскому наследию возник у нас полтора десятка лет тому назад, если не больше. Многое на этой стезе складывалось трудно и непросто. В духовно-культурное движение, связанное с именем Рериха, были вовлечены самые разные силы и слои с разными целями и намерениями. Но, как бы то ни было, это движение стало заметной реальностью нашей культурной жизни. В результате мы имеем сейчас новые музеи (Извара, под Ленинградом), общества Рериха (Рига, Калуга, Одесса и др.), клубы и отдельные группы, занимающиеся просветительской работой во многих городах нашей страны (Куйбышев, Киев, Челябинск, Новосибирск), Рериховские чтения, выставки, несколько комиссий (Москва, Ленинград). Но, к сожалению, все эти усилия до сих пор не скоординированы.

Между тем, значение Рериха далеко вышло за пределы его Родины и получило международное признание. Его идеи борца за мир, за культуру, за нравственное обновление нашли отклик во многих странах. В Нью-Йорке более 50 лет работает и осуществляет огромную просветительскую и гуманистическую деятельность музей Рериха. В ФРГ, Болгарии, Канаде, Швейцарии, Японии, Австралии существуют группы, изучающие наследие семьи Рерихов. На многих языках мира издаются книги Николая Константиновича и Елены Ивановны. Международное движение «Мир через культуру», организации которого сейчас действуют в ряде стран, руководствуется культурными и общественными идеями Рериха.

Рерих возвращается к нам во всём многообразии его творчества и мысли.

Настало время осознать всё значение рериховского наследия и приложить усилия для превращения пока разрозненного культурного движения в единый поток, соединяющий наши устремления с международными. Необходимость такого объединения очень остро чувствует Святослав Николаевич Рерих, почётный член Академии художеств СССР, видный художник и хранитель семейного достояния. Я только что вернулся из Бангалора, где мы много говорили с ним о том, как организовать в новых условиях наиболее рациональное использование наследия, как надо наладить его научное изучение, как усилить его общественное звучание.

Святослав Николаевич счёл возможным вручить мне документ, в котором он очень чётко изложил свои соображения и как бы подвёл итог всей нашей деятельности последних лет, и наметил, как у нас говорят, перспективы на будущее. Такой документ составлен им впервые, хотя беседы о судьбе рериховского наследия он, регулярно бывая в нашей стране, вёл не однажды. Думаю, что написанный в форме письма, документ представляет собой большой общественный интерес. Основная мысль Святослава Николаевича о том, что медлить нельзя, должна пробудить нас к динамической и интенсивной работе по созданию указанных им организаций. Предлагая текст документа читателям «Советской культуры», не сомневаюсь, что многие из них проявят живую и действенную заинтересованность в проблемах, поднятых в нём выдающимся сыном Николая Константиновича и Елены Ивановны Рерих.

Р.Рыбаков,
заместитель председателя
Комиссии по культурно-
художественному наследию
Н.К.Рериха, член
правления Советского
фонда культуры, кандидат
филологических наук.

Ниже публикуется письмо, переданное С.Н.Рерихом Р.Б.Рыбакову и содержащее развёрнутое изложение его позиции. Редакция считает, что любое решение этого давно назревшего вопроса не может идти в обход положений, высказанных в приводимом письме, значение которого таким образом выходит далеко за рамки личной переписки.

С.Н. Рерих

Дорогой Ростислав Борисович,

В развитие нашей сегодняшней с Вами беседы хочу высказать следующее.

Великие перемены, происходящие сейчас в Советском Союзе, имеют огромное значение для всего мира. Под руководством М.С.Горбачёва прокладывается сейчас путь к совершенно новому вселенскому сознанию, и несомненно это новое сознание овладеет в конце концов умами всех людей на Земле, всего человечества. Я с глубоким уважением отношусь к деятельности М.С.Горбачёва, Н.И.Рыжкова, других нынешних руководителей страны и считаю, что для выполнения их предначертаний, для скорейшего и всемерного осуществления предназначений нашей Родины каждому из нас и всем вместе надо стремиться найти пути к более совершенному человеку. Медлить никак нельзя. Нужны каждодневные конструктивные шаги.

… Достоевский говорил: Красота спасет мир, вернее будет сказать, что осуществление красоты в нашей жизни должно быть нашей основой. Другого пути нет. Только осознанием Красоты, только Добром, только стремлением каждый день делать что-то лучше, чем вчера, жив будет человек. Нужны светлые мысли и реальные конкретные дела. Только объединением сотрудников, мыслящих о высоком, сложатся пути в будущее.

Одним из таких объединений и видится мне Центр-Музей Н.К.Рериха. Вы спрашивали, как я его себе представляю.

Прежде всего, это должен быть живой Центр. Не просто музейная экспозиция, а постоянно сменяющие друг друга выставки - картин, ремесел, детских работ, причем не только с разных концов Советского Союза, но и интернационального характера. Конечно, наряду с этим работы Николая Константиновича должны будут представлены постоянно.

При Центре может быть и лекционный концертный зал, и студии для молодых художников, и мастерские по возрождению и сохранению народных ремесел, как это уже сделано у нас здесь, в Бангалоре, в Карнатакском центре искусств. Несомненно, при центре должна работать большая библиотека, где будут собраны книги по истории культуры, по искусству, философии России, Востока и Запада, в том числе, конечно, и работы Николая Константиновича и Елены Ивановны. Со временем я мог бы предоставить Центру и хранящиеся у меня многочисленные неопубликованные их труды. Их выход в свет, особенно на Родине, на русском языке, я уверен, весьма способствовал бы расширению сознания на пути к более совершенному, более нравственному человеку. Ведь все их писания в конце концов всегда предназначены были молодым людям нашей страны.

Но Центр видится мне и как научное учреждение. Задачей его, как представляется, может стать не только систематизация и изучение многогранного наследия Николая Константиновича и Елены Ивановны, но и дальнейшее развитие заложенных в этом наследии идей. Русские и Восток, Россия и Запад, народная культура, всемирные духовные ценности, единство культуры человечества, ценностные ориентации, понятие о совершенном человеке, человек и природа, внутренние возможности человека, наука и религия - все это так или иначе было, конечно, затронуто в трудах Н. К. и Е. И., но их подходы требуют развития в применении к нынешнему этапу всемирной эволюции.

Несомненно, Центр не сможет в одиночку справиться со всеми этими проблемами, но он может служить координирующим началом, своего рода штабом, причем международного плана.

Деятельность Центра, таким образом, будет иметь по необходимости и внутрисоюзный аспект, и международный. Как часть этого второго аспекта мне видится установление связей с обществами Рериха за рубежом, с Музеем в Нью-Йорке, с движениями Знамя Мира и Мир через Культуру.
Штат Центра на первых порах, как мне кажется, должен быть небольшим, человек десять (научные работники - социологи, культурологи, искусствоведы; библиотекарь; секретари-машинистки), но все они, разумеется, должны отвечать самым высоким нравственным и профессиональным требованиям.

Вы спрашивали мое мнение о возможном руководителе центра. Я со своей стороны не вижу лучшей кандидатуры, чем Людмила Васильевна Шапошникова, индолог и писатель, человек деловой, давно занимающийся этими проблемами и мне лично давно и хорошо известный.

Несколько принципиальных положений.

Я абсолютно убежден, что центр-музей может быть расположен только в Москве. Все уже существующие учреждения - мемориальный кабинет Н.К.Рериха в Музее искусства народов Востока, музей в Изварах, кабинет моего брата Ю.Н.Рериха в вашем институте, его мемориальная квартира - должны будут, конечно, установить рабочие связи с центром-музеем, но в то же время сохранять свою самостоятельность.

В этой связи резонно возникает вопрос о статусе центра-музея, при ком он должен быть и на какие средства существовать.

Как я Вам уже говорил, подчинение центра Министерству культуры, а тем более Музею искусства народов Востока повело бы к неоправданному, на мой взгляд, заведомому сужению задач и возможностей центра. Центр должен, по-моему, обладать значительной независимостью, гибкостью, возможностью функционировать поверх ведомственных барьеров, используя новые, нетрадиционные подходы, напрямую выходя на международное сообщество. Центр - это порождение нового времени, новых задач, и, видимо, необходимо учитывать опыт других организаций, возникших в Советском Союзе за последнее время, использовать этот ценный опыт во благо нового начинания.

Суть концепции центра-музея в том, что наиболее оптимальное его функционирование может быть в статусе общественной организации (по типу Детского фонда).

Мне весьма импонирует идея создания общественного Фонда имени Рериха, который взял бы на себя финансовое обеспечение и общее руководство центра. Средства Фонда (который в перспективе мог бы стать международным) на начальном этапе могли бы быть составлены из отчислений организаций-учредителей, а также из членских взносов членов обществ Рериха, о возрождении которых в масштабах СССР давно уже идет речь, и, наконец, из добровольных пожертвований граждан СССР и зарубежных стран.

В дальнейшем финансовый вопрос мог бы быть частично разрешен за счет доходов центра от издательской деятельности и концертных, выставочных и тому подобных мероприятий.

Если до достижения самофинансирования нужна какая-то основная организация-спонсор, я думаю, что эту роль лучше всего сыграл бы Советский фонд культуры, благородная деятельность которого широко известна во всем мире. Фонд имени Рериха позволил бы выйти в международном плане на самые широкие круги интеллигенции, как правило, сторонящиеся контактов с советскими обществами дружбы. С помощью деловых кругов Фонд смог бы осуществить идею создания на территории Москвы или Подмосковья международного города мира. Из средств, полученных от тех же деловых кругов и в тесной связи с идеей города мира, Фонд имени Рериха мог бы выделить определенную сумму на присуждаемую ежегодно или раз в два года Международную премию и медаль имени Н.К.Рериха за культурную деятельность во благо мира.

Таким образом, Фонд имени Рериха и обеспечиваемый им центр-музей смогли бы содействовать решению важнейших задач как внутри страны, так и в международном плане. Это явилось бы толчком для других стран и закрепило бы за Советским Союзом роль первооткрывателя нового вселенского мышления.

Мне представляется это чрезвычайно важным и не терпящим отлагательства. Что касается Ваших вопросов об Институте Урусвати, я думаю, что к ним следует обратиться на более позднем этапе, после создания в Москве Центрального музея. Сейчас главное и неотложное - создание Центра.

В перспективе мне видится, что Институт Урусвати, где, как Вам известно, в полном порядке сохраняются уникальные коллекции, может стать индийским филиалом центра-музея на правах совместного советско-индийского учреждения.

Конечно, окончательное решение потребует разработки многих юридических вопросов, а также приезда для приёмки коллекций группы специалистов (орнитолога, зоолога, ботаника, а также, вероятно, археолога и фольклориста), но всё это вполне разрешимо. Конструктивно мы сможем подойти к этому делу только тогда, когда центр-музей и Фонд имени Рериха развернут свою работу в Москве.

Инженеры комиссии упорно осаждали Куприянова, и профессор, наконец, сдался. В тот же день, а не «завтра», состоялось техническое совещание с участием командира звездолета - Диегоня и его старшего инженера - Мьеньоня. Переводчиком был, конечно, Широков.

Куприянов понимал, как важно выяснить, какие меры надо принять, чтобы восстановить «сердце» звездолета, если оно серьезно повреждено, и упорствовал только потому, что опасался за состояние здоровья Мьеньоня, который тяжелее всех переносил последствия отравления. Диегонь был уже совсем здоров. Перед своим отъездом Синьг рассказал товарищам о диверсии, и каллистяне сами просили ускорить это совещание. Под таким натиском с двух сторон Куприянову пришлось отступить со своих «медицинских» позиций. Все же он заставил Широкова переговорить по телефону с Синьгом и, только получив согласие каллистянского врача, разрешил Мьеньоню встать с постели.

Поздно вечером в палатке Куприянова собрались все члены экспедиции, правительственная комиссия и оба звездоплавателя.

Профессор Смирнов подробно ознакомил собравшихся с устройством дверей звездолета. По его мнению, оставалось только одно - прорезать стену, но сплав, из которого состоял корпус корабля и все его перегородки, был настолько тверд, что никакой инструмент не мог справиться с ним.

Электродуговые, автогенные и термитные способы резки металлов не годятся в этом случае, - сказал он. - Они могут дать температуру не больше трех-четырех тысяч градусов, а для расплавления металла Каллисто требуется не менее одиннадцати.

Может быть, у них есть что-нибудь вроде «каллистянского» сварочного аппарата? - спросил Неверов.

Насколько я знаю, - ответил Смирнов, - нет. Они уверены в крепости частей звездолета и не предполагали, что возникнет необходимость ремонта.

Широков, сидевший рядом с каллистянами, слово за словом переводил им все, что говорилось. Мьеньонь подтвердил, что сварочного аппарата на корабле нет.

Сколько времени находился диверсант у агрегата? - спросил он.

Около полутора часов.

Товарищ Мьеньонь говорит, - перевел Широков, - что этого времени недостаточно для того, чтобы разобрать даже верхнюю часть кожуха машины. А не разобрав, нельзя ничего испортить. Он считает, что диверсия привела только к тому, что придется резать стену и опять сваривать ее.

Скажите ему, что наши сварочные аппараты не могут дать больше четырех тысяч градусов.

Это я ему уже говорил.

Можно попытаться размягчить металл токами ультравысокой частоты, - сказал один из инженеров комиссии. - Спросите его мнение об этом.

Перевод занял много времени. Знание Широковым языка каллистян было еще недостаточно, чтобы перевести такую сугубо техническую фразу. С помощью профессора Смирнова, прибегнувшего к рисунку и математике, задача все-таки была решена.

Этого делать нельзя, - ответил Мьеньонь. - Такая операция нарушит изотропность металла.

Слово «изотропность» осталось непереведенным. О его значении догадались по смыслу фразы.

Положение оказалось затруднительным. Проникнуть внутрь помещения «котла» и установить, в какой мере потребуется помощь земной техники, надо было как можно скорее. Но как это сделать, если не видно способов открыть дверь?

Товарищ Диегонь спрашивает, - сказал Широков, - можем ли мы сделать аппарат… я не совсем понимаю, что он говорит… Такой аппарат, чертежи которого имеются на звездолете. Кажется, так? - повернулся он к Ляо Сену.

По-моему, так, - ответил китайский лингвист.

Инженеры комиссии переглянулись.

Все зависит от того, что для этого нужно.

Совещание затягивалось по мере того, как переводчики запутывались в дебрях технических слов. Почти каждое из них приходилось переводить очень сложным способом. В переводе принимали участие Смирнов, Манаенко и Аверин.

Совершенно неожиданно пришлось рассказать каллистянам о ранении Вьеньяня. Это произошло тогда, когда Мьеньонь обратился к Широкову с просьбой слетать на звездолет и принести оттуда нужную ему книгу и какие-то чертежи.

Передайте Вьеньяню записку, - сказал инженер. - Он найдет то, что нужно.

Синьг просил ничего не рассказывать о Вьеньяне до его возвращения, - сказал Куприянов, когда Широков перевел просьбу. - Но теперь ничего не поделаешь! Расскажите!

Как и следовало ожидать, сообщение о ранении товарища произвело на каллистян очень большое впечатление. Мьеньонь вскочил и взволнованно заходил по палатке. Он что-то сказал Диегоню, на что командир звездолета молча пожал плечами.

Куприянов видел, как Широков и Ляо Сен недовольно поморщились, но не перевели слова каллистянского инженера.

Мьеньонь подошел к Широкову.

Придется мне самому слетать на звездолет, - сказал он. - Проводите меня!

Они вышли из палатки.

Не сердитесь! - сказал Мьеньонь, протягивая руку. (Каллистяне переняли этот жест, не употреблявшийся на их родине.) Широков пожал руку.

На что же я могу сердиться? - сказал он. - Вы совершенно правы. Но ваши слова справедливы не для всего человечества.

Я это знаю, - сказал Мьеньонь.

Мы именно к тому и стремимся, чтобы эти слова исчезли из сознания людей, - сказал Широков.

Это не так просто. У нас на Каллксто уже давно изменились отношения между людьми, но, как видите, я смог их сказать.

Память о прошлом сохраняется долго, - сказал Широков.

На корабле Мьеньонь достал нужные ему материалы. Потом он спустился вниз и внимательно осмотрел обе двери и помещение «котла».

Пройдет много времени, пока мы попадем туда, - сказал он. - Тело вашего товарища будет лежать…

Там нет нашего товарища! - как ужаленный воскликнул Широков. - Там лежит тело врага и… и…

Он хотел сказать «негодяя», но не знал, как произнести это слово по-каллистянски.

Кажется, - сказал Мьеньонь, - я сегодня совершаю одну ошибку за другой. Извините! Я не то хотел сказать. Диверсия на корабле, ранение Вьеньяня - все это вывело меня из равновесия. Мы все очень дружны между собой, - добавил он как бы в пояснение.

Я вас понимаю, - сказал Широков. - И не сержусь на ваши «промахи».

«Что они думают о нас в глубине души? - мысленно задавал себе вопрос Широков, когда они летели на вертолете обратно в лагерь. - Как говорят о нас между собой? Может быть, они считают нас дикарями и негодуют на то зло, которое человек Земли причинил им? Их приветливость и дружеские чувства, которые они высказывают, - все это, возможно, только маска вежливости».

Эти вопросы мучили его, но ответа на них пока было невозможно получить. Со временем все станет ясным. Он сам искренне полюбил этих чернокожих пришельцев из другого мира, и ему было очень горько думать, что они не относятся к людям так же. В лагере все были убеждены в искренности каллистян. Их откровенность, явное желание помочь ученым разобраться в технике Каллисто, полное доверие к людям - все это говорило о том, что они смотрят на своих хозяев, как на братьев. Но Широкова не удовлетворяли эти внешние признаки доброжелательства. Он хотел знать затаенные мысли каллистян. Почему? Он сам себе не любил задавать этот вопрос.

Они вернулись в палатку, где участники совещания с нетерпением ожидали их.

Мьеньонь принес книги с описанием сварочного аппарата Каллисто и его чертежи.

Выяснилось, что для того, чтобы сделать этот аппарат, надо было предварительно изготовить тот материал, из кочорого был построен звездолет, и найти способ получения из земных материалов не известного до сих пор газа. Сварочный аппарат Каллисто был газовый.

Задача, которую не решить в один день, - сказал один из инженеров комиссии. - Но она не является невыполнимой. Медлить нельзя. Когда мы откроем дверь, могут появиться новые проблемы. Завтра утром надо возвратиться в Москву и решить, каким заводам поручить этот необычайный заказ. Кто из каллистян будет нас консультировать? - обратился он к Широкову.

Мьеньонь и Ньяньиньгь, - ответил Диегонь.

Ньяньиньгь, - пояснил Широков, - это второй инженер корабля. Кроме того, он химик.

Необходим будет переводчик.

Петр Аркадьевич нужен здесь, - поспешно сказал Куприянов.

Ему не хотелось отпускать своего любимого ученика. Намерение Широкова, в котором он сам себе не хотел признаться, давно уже не составляло тайны для профессора. Вдали от него это намерение могло только укрепиться. Куприянов надеялся, что Широков еще передумает.

Лучше всего отправить с вами Лежнева, - сказал Козловский.

На том и порешили. Лежнев завтра должен был вернуться в лагерь вместе с Вьеньянем и Синьгом.

Изготовить металл, могущий выдержать температуру в одиннадцать тысяч градусов, нелегко, - сказал Неверов. - Если этого не удастся сделать, то придется прибегнуть к токам высокой частоты. Тогда мы обойдемся меньшей температурой.

Я уже говорил, что это нежелательно, - ответил Мьеньонь. - Но, если не будет другого выхода, придется помириться с ухудшением качества металла двери.

Что сказал Мьеньонь? - спросил Куприянов, когда совещание окончилось и они с Широковым шли «домой». - Почему вы не перевели его слова?

Гомо гомини люпус эст,Гомо гомини люпус эст (лат.) - «Человек человеку волк». - ответил Широков, - вот смысл его слов. К сожалению, он совершенно прав.

Прав, но не по отношению ко всей Земле, - сказал Куприянов.

Это я ему сказал, и он согласился со мной, - ответил Широков.

Помните ощущение, которое возникает при испуге: сердце екает и начинает бешено колотиться, ладошки потеют, ноги становятся ватными, и вы несколько секунд не соображаете, что происходит и где вы? При обычном испуге такое состояние проходит за пару секунд. Еще немного времени может понадобиться, чтобы прийти в себя. Вы все забываете и возвращаетесь к нормальной жизни.

У человека с панической атакой состояние испуга длится не секунды, а порой несколько часов и не забывается потом никогда. Как будто время остановилось, и ты не ощущаешь ничего, кроме дикого страха. Не понимаешь, где ты, и отчаянно хочешь куда-то убежать, хотя ничего страшного не происходит. Ясное дело, однажды испытав такое, ты будешь стараться сделать все возможное, чтобы это не повторилось. И тут начинается ад: из-за боязни повтора приступа ты, чтобы его не допустить, стараешься избегать подобных ситуаций. Например, прекращаешь выходить из дома. Страх перед приступом, кстати, намного неприятнее самой ПА, потому что он не проходит, а становится неотъемлемой частью жизни, как воздух, вода и еда.

Как все началось

Сколько себя помню, я всегда была тревожным, мнительным человеком: в детстве так и не научилась кататься на велосипеде, роликах, плавать – боялась себе навредить. Падала в обморок на прививках и анализах крови, ненавидела ходить в садик и школу, общалась только с небольшой группой друзей и почти никогда не гуляла по вечерам. Мне всегда было комфортно дома, и эту зону комфорта покидать было трудно. Я росла как цветок в горшке, который нельзя выносить на улицу, иначе он пропадет.

Все изменилось с поступлением в университет и появлением первой работы: пришлось намного больше общаться с людьми, жить самостоятельно, менять квартиры, решать проблемы, путешествовать. И я втянулась, забыла о социофобии, наслаждалась жизнью и общением с интересными людьми, строила карьеру и планы, пока в моей жизни одна за другой не случились несколько трагедий. Как оказалось, они вернули меня в состояние детской тревожности и мнительности, но уже в стократном размере.

Первая паническая атака случилась через несколько недель после смерти самого близкого человека. Помню, села в маршрутку, и вдруг у меня закружилась голова, из-за чего я испугалась, что сейчас потеряю сознание. Потерпев какое-то время и безуспешно попытавшись успокоиться, все-таки попросила водителя остановиться и выползла на улицу. Такое странное состояние: тебе кажется, что ты вот-вот потеряешь сознание, что у тебя останавливается сердце и парализует конечности, ты задыхаешься, но на самом деле ничего не происходит – ты продолжаешь дышать, можешь двигать руками, ходить, находишься в сознании. А мозг кричит: «Я умираю!» Тогда я поняла, что чувствуют люди перед смертью: животный страх и дикую обиду, что все будут жить, а тебя сейчас не станет. Не самое приятное ощущение. Так во мне поселился страх внезапной смерти, с которым я не могу справиться до сих пор.

Дядя врач в скорой помощи померил давление, сделал какой-то укол и, пока меня трясло на кушетке, словно под электрошоком, с улыбкой сказал медсестре: «Это уже мой третий вызов на ВСД за неделю». Я тогда еще подумала: «Какого черта ты смеешься, у тебя в машине человек сейчас умрет!» Но конечно, человек не умер, живет до сих пор, пишет этот текст и знает, что ВСД не существует, зато неврозы и нервные расстройства весьма разнообразны.

После этого случая несколько дней я не могла встать с кровати – казалось, что упаду в обморок. О выходе на улицу и речи быть не могло – казалось, что в следующий раз точно умру. Я не зря так часто употребляю слово «казалось», потому что именно это слово характеризует паническую атаку – тебе кажется, что с тобой что-то происходит.

Когда ты считаешь себя взрослым, успешным, социально-активным человеком, обожаешь путешествия и просто много гулять, добровольное заточение в квартире хоть и кажется спасением от панических атак, но очень сильно давит психологически. Я ненавидела себя за то, что не могу поехать на встречу, не могу купить билеты на самолет и улететь в отпуск. Я даже не могла заставить себя сходить к психиатру, хотя ситуация уже становилась критической – по шкале Шихана уровень тревоги доходил до 70, а это, как писал интернет, требует неотложного лечения.

Психдиспансер

Собрав однажды волю в кулак, в полуобморочном состоянии я таки доехала к психиатру и даже высидела очередь из 15 грустных женщин, прокручивая в голове картинки, как я сейчас прямо тут упаду в обморок или начну биться в конвульсиях. Доктор выслушал, посмотрел на меня с сочувствием и выписал три разных транквилизатора, пообещав, что они мигом снимут тревогу и завтра я стану нормальным человеком. Он ни слова не сказал о необходимости еще и психотерапии или о том, что успокоительные только снимают симптомы, но не решают проблему, что лечение займет много месяцев, а не дней. Окрыленная, я вышла из кабинета в уверенности, что завтра у меня начнется нормальная жизнь.

Транквилизаторы я пила уже несколько недель, но результата не было. Панические атаки случались каждый раз, когда мне нужно было выйти из дома, ни о какой спокойной жизни речи не шло. На жалобы о том, что таблетки не помогают, доктор округлял глаза и говорил, мол, не может быть, они должны помочь.

Тревожное расстройство – очень популярное заболевание, им страдает 4% населения планеты, и психиатры по всему миру вообще не считают его серьезной проблемой, ведь прямой угрозы жизни оно не несет. Так, пациенту просто немного неприятно, дискомфортно, и все. «Выпей таблетку, и все пройдет. А когда ПА повторится – снова выпей таблетку». Ни о каких психологических аспектах речь не идет.

Действительно, панические атаки, да и тревожное расстройство в целом, не несут прямой угрозы жизни. Тебе только кажется, что ты умрешь. При ПА прямо сейчас, а в перерывах между ты просто боишься, что очередной такой атаки сердце не выдержит. И начинаешь прислушиваться к каждому изменению в самочувствии, находить симптомы различных заболеваний (при тревожности очень часто появляется нарушение сердечного ритма, боли в желудке, одышка, головокружение и прочее). Прекращаешь есть, потому что в состоянии тревоги кусок в горло не лезет. Потом читаешь где-то, что стресс – главная причина большинства серьезных заболеваний, среди которых рак, инфаркты и инсульты. А ты постоянно живешь в стрессе, и это все-таки может сказаться на здоровье в будущем. Но в общем да, ничего серьезного, тревожное расстройство – это «просто неприятно, и все».

Отрицание

Так как лекарственные препараты не помогали и имели ряд страшных противопоказаний (о которых я прочла в первую очередь), я решила на них забить и попытаться справиться самостоятельно. Заставляла себя выходить на улицу, когда это было необходимо, ездить на встречи в общественном транспорте. Все это с ПА. Всегда. Просто свыклась с мыслью о том, что атаку надо пережить и потом все станет на свои места, – так чаще всего и случается: когда приступ проходит, ты становишься нормальным человеком и тебе даже хочется жить. Главное – забить на страх перед приступом, помнить, что ты не умрешь, и дождаться, когда пройдет приступ. Именно осознание своего состояния и понимание, что это сейчас пройдет, помогает переживать панические атаки немного легче и не впадать в них до потери сознания.

Я стала более активным человеком, вернулась к работе, правда, удаленно, общению с людьми, выходила гулять и за покупками, но тревога не ушла. Глядя на меня, никто из окружающих даже представить себе не мог, какой ад творится у меня внутри и как мне страшно, хотя я улыбаюсь, двигаюсь и поддерживаю разговор. Я просто привыкла жить в ощущении страха и бороться с ним. Но радоваться жизни, хорошей погоде, красивым видам, новым городам и перспективам все еще не могла, потому что все мысли были заняты ожиданием панической атаки.

Через несколько месяцев после начала ПА мне предложили работу мечты с перспективой переехать в Нью-Йорк. Я решила: «Черт с ней, с этой паникой, такую возможность я просто не могу упустить!» – и приняла оффер. Одним из главных условий там был полный рабочий день в офисе. Каждое утро я с огромным трудом и на трясущихся ногах добиралась до офиса. Работу свою выполняла хорошо, но, когда приходило время выходить на обед или возвращаться домой, паника возвращалась. Несколько раз я чуть не упала в обморок в лифте. В таком режиме проработала несколько недель и потом начала искать отговорки, чтобы туда не идти: придумывала простуды, проблемы с сердцем, «положила» себя в больницу и прочее. Не могла же я сказать, что просто боюсь ходить на работу. Что за глупости? О таком вообще никому нельзя говорить, потому что тебя примут за идиотку.

Конечно, такое положение дел не устраивало руководство, и меня уволили. Так я попрощалась с Нью-Йорком и даже была этому рада, потому что уже успела накрутить себя, и одна мысль о переезде на другой континент в такой огромный город начала вызывать панику. Я радовалась тому, что мне больше не нужно каждый день мучиться, и ненавидела себя за эту слабость, за то, что предала свою мечту.

Просидев дома несколько месяцев, я поймала себя на мысли, что мне стало легче: тревожность ушла и ПА давно не было, ведь я все время находилась в своем безопасном месте. Но когда пришлось поехать на встречу, которую нельзя было отменить, паника захватила с такой силой, как будто в первый раз. Я просто забыла это ощущение, забыла, что оно обязательно пройдет, испугалась его и поддалась.

Стало ясно: если дело так пойдет и дальше, все оставшиеся годы я проведу на шестом этаже в трехкомнатной квартире, изредка выходя в супермаркет. При этом я понимала, что мучиться так, как я мучилась в этом офисе, я больше не смогу. Умирать тоже не хотелось. Надо было срочно что-то делать.

Психотерапевт

Тогда я решила больше себя не заставлять, а взять тайм-аут в плане осуществления своих мечт, перестать себя ненавидеть и заняться только восстановлением психического здоровья. Первым делом записалась к психотерапевту (по-нормальному это надо было сделать год назад и в первую очередь). Не скажу, что сразу стало легче, но интереснее – однозначно да. На первом же сеансе она попросила меня завести специальный дневник и записывать в него все, что происходит во время панических атак, так что теперь моя задача состоит не в том, чтобы любыми способами отвлекаться от страха, а в том, чтобы наблюдать за ощущениями и документировать их. Я прямо жду этих атак, погружаюсь в них и стараюсь не упустить ни одного симптома – надо же все правильно записать, чтобы потом разобрать вместе со специалистом и понять, откуда у того или иного ощущения растут ноги. Когда расставляешь все по полочкам, становится спокойнее.

К психиатру я тоже пришла снова, но уже осознавая, что иду не за волшебными пилюлями от тревоги и панических атак, а за лекарством, которое временно поможет мне их легче переживать, пока я борюсь с причиной их возникновения. Я знаю, что таблетки не решат проблему за меня, но они нужны, чтобы справиться со всем быстрее: мне все-таки хочется вновь вернуться к нормальной жизни и поехать в отпуск, например. Пусть и на таблетках, но поехать.

Я уже знаю, что тревожное расстройство не возникло на пустом месте и что я уже раз его поборола, когда поступила в университет. Значит, смогу побороть еще раз. Пусть сейчас все немного сложнее и мне приходится не только заново приучать себя к общению с людьми, но и просто находиться на улице – я смогу это сделать, как и миллионы других людей. И потом стану лучше, потому что все пишут, что, пройдя через все это, люди становятся намного сильнее и увереннее в себе. Я даже понимаю, что, возможно, тревожное расстройство не уйдет до конца, но то, что со мной происходит сейчас, точно не навсегда. Это пройдет. Если я не сдамся.

PS: если близкий человек вам говорит, что ему стало страшно жить, выходить на улицу или ездить в транспорте, не покидает ощущение тревоги – не смейтесь над ним, не говорите, что все будет хорошо, и не просите успокоиться. Скорее всего, он сам не успокоится. Большинство людей с тревожным расстройством так и сидят в своей ракушке и страдают каждый день, думая, что так будет всегда, привыкая к своему страху и живя в аду. Не надо к этому привыкать, тревожное расстройство надо лечить. Это нелегко, но и не так сложно, как кажется на первый взгляд. Главное, чтобы все происходило под присмотром хорошего специалиста, который может объяснить причину. А когда знаешь причину – уже легче решиться на борьбу.